01 

— Ото когда помнишь, у нас заняли горисполком, вывесили флаг ДНР? — рассказывает Кабака, которого я не видел уже лет десять. — А мы бухаем сидим у меня дома. Приезжает брат жены, говорит: «Я только что из горисполкома». — «Ну шо там, расскажи?» — «Та шо, решают, типа, кто мэром будет, кто там руководителем каким… Не хочешь?» — мне говорит. А я такой, пьяный, говорю: «Тю, бля, поехали!» — «А шо, ты за рулём?» Я говорю: «Да, поехали». Ебать, меня жена только и отговорила: «Сидим лучше здесь».

— Мэр, блядь! — ржёт Шкар. — Кабака — мэр, Мариуполя, сука!

Ржём.

— Ну там, короче, какой-то пенс пришёл, решил это дело возглавить, — продолжает Кабака свою историю. — Его быстро прикрыли. Недельки через три-четыре уже сидел.

— И ты, Кабака, тоже мог бы, да, — говорит Шкар.

Ржём.

— Ну, может при мне было бы всё по-другому… — говорит Кабака. Шутит, кажется.

— Сидел бы ты сейчас в будочке с решёточкой, — настаивает Шкар.

— А может и вправду смог бы ситуацию под контроль поставить. 

— Да, вместо был бы Мариуполь — новый оплот Донбасса…

— Мариупольская Народная Республика.

— МНР было бы.

Ржём.

— А потом что, «Азов» приехал, да? — спрашиваю.

— Да. И мы тоже бухали накануне.

Нам бы только поржать.

— Не, ну ещё до этого я один раз хотел эвакуироваться. Страшно было. Когда ментов не было, и начали громить тупо… Грабить магазины…

— Кто же громил? — спрашиваю я.

— Ну вот эти вот. 

— Мариупольская Народная Республика.

Да отчего ж смешно оно так? 

— Тип рассказывал: «Ночью. Смотрю, четверо в масках такие перебегают к “Найку”. Один такой — “клац” в двери плечом, пластиковые. Открылись. Зашли, закрылись». Говорит дальше: «Я подошёл, стою рядом. Выходит один. С набитой сумкой. Задом-задом. Я его ушатал, сумку забрал. Ну там шмоток было до хуя…»

— А у моей сестры муж работает в охране. Говорит: «Пипец, мы уже тогда не выезжали. Там тревога. Там тревога. На хуй оно надо? Пусть эти из МНР сначала сами разберутся». 

— Понятно.

— Самое сильное случилось 9-го мая, — продолжает свой рассказ Кабака. — Когда нас освобождали. Когда въехал «Азов» и расхуячил горисполком. Загорелся, значит, горисполком, и эта вся народная республика переехала на Георгиевскую. Седьмой корпус — или какой там? — универа. Там они сделали свой штаб. Перекрёсток обложили шинами. Никого не пускали. И это после девятого мая длилось, наверное, месяц.

— А. То есть они после 9-го ещё держались?

— Да. А летом эти с «Азова» поехали по Ленина до пересечения с Георгиевской. И из этого места начали хуярить с камазов. У них там стояли крупнокалиберные пулемёты. Подъезжал камаз, расхуяривал ленту, ехал дальше. Подъезжал следующий, опять хуярил.

— А эти из МНР с чего хуярили?

— Ни с чего. Их эвакуировали накануне. Сказали: «Вам пизда, блядь». Там почти всех уебали. Пять или шесть калек каких-то осталось охранять всю эту… Их расхуярили, захватили. И вот так вот освободили Мариуполь.

Смеётся.

02 

— Ну, когда эти события начались, — рассказывает Арсений: — Я и Андрюха… Мы чё-то поехали… Не помню уже, зачем. Короче, там наши чуваки из фирмы должны были около военной части быть. И нам надо было кое-что им передать. Мы стояли возле входа, а военные к этому времени уже все свалили, и эту часть грабить начали. Я тебе говорю — ворота нараспашку, и такие несут всё!.. 

Смеётся.

— Машины, прям, заезжают. Я такой говорю: «Что происходит? А ну, пошли…» Ну, мы пошли. Заходим. И там реально, дикость такая. Батареи на металлолом выламывают. Окна пластиковые выбивают. Я прям слышу: «Бу-ух. Бу-ух!» — казармы. Всё ломают — вот так вот, вообще: «Бу-ух. Бу-ух». Ну да, вот так вот. А мы так, знаешь… Ну так, не по себе как-то. Я такой: «Да ну как так можно?!» Захожу, говорю: «Вы шо, люди? Чё вы творите?!»

— Вот это ты зря, — замечает Лещ. 

Ржём.

— Да я реально говорю: «Вы совесть имейте! Эй! Куда ты этот ящик несёшь?!» Короче говоря, несёт один ящик с сапёрными лопатками на выход. А меня уже, знаешь, сорвало, ну как бы, знаешь… Я к нему подлетаю, выхватываю сапёрную лопатку: «Я тебе сейчас башку раскрою! Ану бросай!» Он кидает лопатки. — «Нахрен отсюда, блядь!» Короче, пинками выгоняю его, убегает. Я говорю: «Андрюха, закрывай ворота!» Андрюха закрывает ворота. На засов. Я начинаю орать: «Нахрен с территории, блядь!» — и начинаю махать лопатой. Говорю: «Я щас буду вас кромсать!» Короче, давай я их выгонять. Короче говоря, подъезжает машина к воротам. Полная. Я говорю: «Так, открывайте! Всё вываливайте!» Короче, знаешь, они всё видят. Такие вываливают горы из багажников. Я их выпускаю. Короче, я где-то за минут сорок…

— А потом ты это всё собрал и продал, — шутит Лещ. 

Ржём.

— За сорок минут выгнал человек пятьдесят оттуда. Сапёрной лопаткой. 

— Страшно было? — спрашиваю. 

— Ты знаешь, не. Страшно не было. Каким-то образом я сумел подавить волю толпы. 

Ржём. 

— Ну, а что б ты делал, если бы там был такой, который сказал бы тебе: «Слышь, ты!»? — спрашивает Лещ.

— Ну, так один такой был. Я подавил и его.

Ржём.

— А потом пришли трое в балаклавах. Революционеры, короче. Пришли оружие искать. Чувствую, что этих уже один не выгоню. Они прошли там куда-то… Оружия не нашли. Потом, когда они вернулись я им лопатки раздал, и они уже со мной были. 

Ржём.

— Ну, короче, такое было. Жизненный опыт. Интересно. Потом, правда, усталость почувствовал дикую, вообще. Как будто там вагон с мешками разгружал. А Андрюха потом говорит: «Ты пассионарий! Пассионарий, точно! Я на тебя смотрел и теорию пассионарности вспоминал!»

03 

Поэт Вощёв каждый день бухает. Поэтому он не может купить себе новый ноутбук. 

— Слышно тебя, как через вату, — говорю ему по скайпу. 

— Ну, ватник я, что с меня взять, — с мрачным весельем отвечает Вощёв.

Ржём.

В Вощёве чувствуется какой-то дикий первобытный порыв к истине. Может быть, из-за этого его выгнали из кружка мариупольских поэтов. Меня это возбуждает. Кроме того, Вощёв — единственный человек, который меня любит. 

— Сталина все и так поносят, — продолжаю я разговор, начатый десять минут назад. 

— Хотелось бы мне, конечно, выделиться в этом вопросе. Но если задуматься, при Сталине я бы точно сидел. Так что пускай валят усатого. Кто-то же должен заниматься рутинным интеллектуальным трудом. 

— Я никоим образом не идеализирую период Сталина, Виталик, — отвечает откуда-то из глубины своего цифрового колодца Вощёв. — Там была, конечно, жопа вообще. Но я считаю, что то зло, которое делал Сталин, оно было какое-то… может быть, больше природное. А не то бесчеловечное, совсем сатанинское, которое делал Гитлер. Сам подумай — кожу на абажуры или, там, газовые камеры… Это совсем уже. Сатанизм полнейший. 

— Пожалуй, ты прав, — отвечаю Вощёву. — Но если взять Сталина как такового…

— Гопник и тиран. Но он вовремя пришёл к власти, чтобы Гитлера победить. Зло могло победить только другое зло.

— Это ты про Великую отечественную? 

— Да.

— Угу.

— Два уи… аора… боролись друг с другом.

— Что-что?

— Уи… ао… знаешь что такое? Даниил Андреев «Роза мира».

— Ещё раз повтори название.

— «Роза мира».

— Нет. То, первое, повтори.

— У…ао…

Блядь, да не слышно ж ни хуя! 

— Два билось уи…ора — германский и российский. Которые бились уже не одну сотню лет… 

Да что ж это, блядь, такое! 

— Это мистическое толкование истории. Но всё равно, мне кажется, что-то в этом есть…

— Вощёв, — говорю я Вощёву. 

— Что такое?

— Мне, правда, очень важно точно узнать это слово. Можешь ради меня сейчас по слогам его повторить? Я тебя очень прошу. 

— Уиц. Раор. 

— Уиц. Рагор?

— Раор. 

Ржу. 

Гугл ни хуя не даёт. 

— Подземная сущность, которая с каждым народом, каждой нацией как бы… ставляет… — тщится пояснить Вощёв через тысячу километров. 

— Уицраор?! — наконец, почти в отчаянии кричу я. 

— Ну, вроде бы так, — уже сам с некоторым сомнением говорит Вощёв. 

Ебать. 

— То есть, ты не против мистического истолкования истории? — уточняю.

— Да не то что не против… Я чувствую, что так оно и есть. 

— То есть получается, что два вот этих уицраора, да?..

— Да. Черви подземные воинственные. Уицраор американский есть. Уицраор германский. У всякого народа по величине его есть свой Уицраор. Уицраор советский победил германский.

— А потом американский победил советский?

— Не победил. Положил на лопатки. На одну лопатку. Но теперь советский, он поднимается, как российский. И мне это, честно говоря, очень нравится. Американский — разрушитель. Ему не нужно ничего, кроме собственного благополучия. Российский на построение всё-таки рассчитан. 

— Слушай, ну а вот у наших интегральных украинских националистов… У них тоже? У них ведь тоже есть что-то такое мистическое-оккультное?

— Полагаю, что в очень малой степени.

— Почему? 

— Я не чувствую, — просто отвечает Вощёв. — Я думаю, что они — это плагиат какой-то, для того чтобы кто-то заработал денег.

Мне, конечно, хочется, чтобы у наших националистов тоже был свой сильный и опасный Уицраор. Так было бы интереснее. Но мистическая мысль Вощёва разворачивается в этом направлении неохотно. 

Ночью, скачав в интернете «Розу мира», я слипающимися глазами читаю: «Гагтунгр и его стан наложили свою лапу на законы этой жизни. Изменить законы средних слоев Шаданакара им не удалось, но многие виды и классы животного царства и некоторые слои стихиалей подпали их владычеству — полностью или частично. Отсюда и двойственность того, что мы называем природой: красота, одухотворенность, гармоничность, дружественность — с одной стороны, всеобщее взаимопожирание живых существ — с другой…»